Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Исайчев недоверчиво посмотрел на старика:
— Да, ну-у-у? Вы что верите в это?
— А вы, Михаил Юрьевич, во что верите? — в глазах Егора Ильича мелькнули озорные искорки. — В Бога верите?
Исайчев на секунду задумался, а когда открыл рот, чтобы ответить, его собеседник резко взмахнул рукой:
— Не надо отвечать! Вы задумались… Истинно верующий человек ответил бы сразу.
— Знаете, я очень люблю писателя Габриеля Маркеса и его высказывание о Боге: «Я не верю в Бога, но я его боюсь».
— Не верю вам, молодой человек! — тихо, почти шёпотом откликнулся Егор Ильич, — когда родные ваши в безопасности ничего вы не боитесь. Тем и опасны…
— Кому? — удивился Исайчев.
— Росомахе! — засмеялся старик. — Да, совсем забыл: передайте Сашке, если вдруг уеду раньше, чем он приедет, вот в этой коробочке деньги лежат. Ставрида за лечение в санатории передал.
— Как же, — всполошился Исайчев, — Александр Егорович при нас за него заплатил.
— Не любит Пантелей Львович должным быть — старая закалка…
— А куда вы, на ночь глядя собираетесь? — беспокойно спросил Михаил, — Пашай уехал, на улице вьюжит…
— Сейчас провизию из сумок выгружу, медвежатины вам настрогаю и пойду к Ставриде. У него жена в Архангельск к дочери поехала, в шахматишки сыграем, посплетничаем, по рюмочке жахнем. У него и заночую…
1945 ГОД. Май — месяц Победы
Поезд, в котором Мессиожник и Костюхин уезжали неведомо куда шёл уже третью неделю. Пейзажи сменяли один другой и, казалось, что также быстро меняются времена года. Сейчас за окнами мелькало небо с редкими перьями облаков, над которыми висело солнце, похожее на лимон, отороченный по краям белыми иглами. Они уезжали из тёплого, благоухающего почками сиреневого мая, а сейчас пребывают в мае снежном, знобком, ещё скованном льдом. В этом мае спутались день и ночь — серые сумерки зависли над взгорьями со скальными выходами, над лощинами, усыпанными березняком и елями. В общей суматохе радости Победой затеряться было просто. И они гонимые страхом суда и смерти сели в поезд, идущий на Восток. Там в общем вагоне, отводя глаза от встречных уважительных взглядов, они вдруг поняли, что эмоции людей вызывают сначала их военное обмундирование, которое по привычке и в спешке надели, а уж потом они сами — молодые, не измученные войной и все же успевшие повоевать. Особенно восторженно смотрели одиннадцати-двенадцатилетние мальчишки, возвращающиеся из эвакуации в родные места. Именно к ним обращались беглецы с вопросами, как проехать в северные лесные зоны, объясняя интерес возможностью найти работу на лесоповале, нефтедобыче и охоте. Мальчишки, прожившие на севере последние годы, не приставали с расспросами, а запросто рассказывали всё, что знали. Так, пересаживаясь на поезда, идущие в восточном направлении, Костюхин и Мессиожник добрались до станции Левашка Холмогорского района. Выйдя из поезда, они присели на перроне рядом с безногим нищим, вынули из вещевых мешков по банке запасённых на дорогу консервов, положили в коробку рядом с мужиком.
— Хотите знать места, где у нас золотишко моют, робята?! — равнодушно спросил нищий, — переправляйтесь на другой берег Двины. Там много заповедных троп. В деревне кто- нибудь да подойдёт, кому бригада нужна. Одним «рыжьё» добывать несподручно… Сгинете… или убьют хунхузы.
— Это кто ж такие? — поинтересовался Костюхин.
— Краснобородые китайские бродяги-скитальцы, а попросту бандиты, промышляющие разбоем и убийствами. Особенно их интересуют дикие старатели с мешочками золотого песка.
— А если мы не по этому делу, отец? — спросил Мессиожник
— А по какому? — с интересом спросил безногий, вглядываясь в лицо Ефима. — Бегёте от кого?
— Уж прибежали, — стараясь говорить спокойно, ответил Костюхин. — Нам бы работу найти поденежнее да поспокойнее. Нам криминалу не нужно…
— Да щас вроде везде работы навалом… Страну восстанавливать надо…
— В нашем городе немца не было, а голод был, отожраться хотим, семьям помочь…
— Ну тогда переправляться не надо, идите прямо в контору леспромхоза, — покивал, соглашаясь безногий. — Автобус отходит от остановки у вокзала каждые два часа. А там три дороги: прямо — в леспромхоз, налево — глухая марийская деревня, где дверей не запирают, и чужих вещей не берут, направо — к золотодобытчикам прямо в лапы. Пойдёте направо, пошукайте мои ноги, когда утекал там их и оставил… А консерву свою заберите… У меня таких банок дома завались… Мне бы хлебушка, его у нас никто на продажу не пекёт. Каждый сам себе наскребает. Хлебовозка до нас теперяча не доходит. По хлебушку соскучился…
Мессиожник сунул руку в вещмешок, нащупал начатую буханку, вынул и отдал мужику. Когда беглецы отошли от нищего шагов на двадцать, Костюхин спросил:
— Чё целую не отдал? Жалко? У нас же ещё две нетронутые были…
Ефим дёрнул плечом, зло бросил:
— Вам бы Юрий Михайлович всё раздать… Думаете зачтётся? Начатый хлеб быстро черствеет, а нам ещё неизвестно сколько плутать. Считаю идти надо в марийскую деревню, там легче затеряться… Как думаете, Юрий Михайлович?
— Согласен… — буркнул Костюхин. — Что скажем местным жителям?
Маленький, сухонький Мессиожник расправил плечи, он понял: могучий Костюхин признал его первенство. Ефим вышел на шаг вперёд, заговорил, не торопясь:
— Скажем с дороги сбились. Шли в леспромхоз, по дороге на нас напали лихие парни. Их я понимаю тут видимо-невидимо, побили маленько, отняли документы… Убегая, заплутались. Потом вы, Юрий Михайлович, заболеете. Вы мужик красивый, любое женское сердце растопите, вам не привыкать…
Договорить Мессиожник не успел, был сбит с ног прямым ударом кулака в глаз. Придя в себя и, чуть приподняв голову, изумлённо спросил:
— Вы чё? Вы ж без меня пропадёте…
Костюхин удовлетворённо ухмыльнулся, он, наконец, выполнил заветное желание:
— Так, Ефим Абрамович, сами говорили, будто лихие люди нас побили маленько… Вставайте… Вставайте… Побредём…
К вечеру беглецы вышли к реке. На их счастье, на льду рыбалил мужик, он и указал направление, по которому беглецы могут добраться до деревни, спросил:
— К Майре? За травами?
— Да, да! — крикнул Ефим, — Она на постой пускает?
— На постой не знаю, а переночевать пустит… — ответил рыбак. — Её изба от края седьмая… Идите… Не заблудитесь… В глаза ей не смотрите… Затянет…
— Ха! — ухмыльнулся Костюхин, — у моей Аэлиты глаза, как омут и то не затянула…
До деревни беглецы дошли часа через полтора. Деревня, действительно, оказалась небольшой: дворов двадцать и все стояли в одну линию, фасадами в сторону реки.
Мессиожник пальцем с обгрызенным ногтем ткнул в сторону домов, сообщил:
— Вон тот под крышей из гонта[20], вероятно, нам туда, — встал, подбоченясь, разглядывая заинтересовавший его дом, — Да-а-а такую крышу не
